Петре Майкан (Petre Maican)

Не так давно в Румынии статья в газете привлекла внимание широкой публики к довольно необычной просьбе православного верующего к  своему епископу. Верующий спросил его, почему Церковь ничего не предпринимает в отношении ситуации, которая сложилась в стране с тысячами сирот и брошенных детей. Верующий даже предложил практическое решение проблемы: установить таинство усыновления как предварительное условие для посвящения в священнослужители. Таким образом, часть проблемы будет решена. Иерарх в своем ответе указал на то, что уже  имеется благотворительная деятельность, и на то, что процесс усыновления сложен; он сказал, что по финансовым причинам он исключает возможность связать усыновление с рукоположением. У молодой семьи не было бы материальных ресурсов для немедленного усыновления. 

Теперь давайте помедлим и попытаемся на время оставить позади то, что вы могли бы подумать об ответе епископа, или первое впечатление неловкости, вызванной предлагаемым решением. Иерарх прав, отвергая усыновление как условие для рукоположения, хотя и по иным причинам, чем те, которые он привел: не только потому, что к любому таинству нельзя принуждать кого-либо, но также потому, что принуждать кого-либо к усыновлению, чтобы совершить рукоположение, могло бы сделать ребенка средством использования в своих целях, и это не гарантирует  улучшение жизни ребенка. И все-таки, в этой просьбе можно найти много положительного. Просьба исходит из хороших побуждений, человек горит желанием проявить заботу и сострадание, что характерно для  христианского этоса с первых веков христианства, когда христиане усыновляли детей-инвалидов, брошенных на обочинах дорог язычниками. Есть доля истины и в предположении о том, что если бы усыновление было таинством, это привлекло бы больше внимания к проблеме, и больше православных верующих получили бы стимул поступать так же. Но, что важнее, автор письма заставляет нас подумать над принципиальным вопросом: есть ли какая-либо причина не считать усыновление таинством? С  точки зрения систематического богословия, я испытываю искушение сказать – нет.   

Таинства всегда были столпами существования церкви, но их число менялось из века в век. Если у Римской католической церкви перечень таинств был определен и закрыт уже  со времени Средневековья, то в Православии ситуация выглядит иначе. Как объясняет о. Эндрю Лаут,  список из семи таинств был закреплен на униатском Лионском соборе 1274 года. Позднее, в период Реформации, в Православии начали говорить о семи таинствах, чтобы отличаться от протестантов. В конце концов, перечень из семи таинств был включен в Православные катехизисы, но без обязательного узаконения святоотечественной традицией. Отец Даут  сам говорит, что ограничение числа таинств «плохо согласуется с подходом Православного богословия» (Введение в Восточное Православное богословие, формат файла epub, стр. в англ издании136).

Тем не менее, давайте возьмем в качестве примера богослова, который в своем magnus opus  (лучшей работе) «Опыт Бога» использует, не ставя под сомнение, перечень из семи таинств: Димитру Станилоэ (1903-1993). Как мы увидим, даже в рамках его работы все-таки оставлено законное место для еще одного таинства. Станилоэ не использует именно слово «таинство». Он предпочитает слово mystery (taină) – тайна. Начнем с того, что слово «таинство» редко используется в Румынии в церковном контексте. И все же, здесь подразумевается больше, чем просто языковое предпочтение. Станилоэ пользовался термином «таинство» в своих ранних работах с 40-х и в  50-х годах, но позже перестал его употреблять. Для него mystery (taină)-тайна стоит ближе к греческому mysterion – это нечто скрытое, тайное, сокровенное, то, что открывается через действие, совершаемое верным христианином. В  широком смысле, даже  человек мог бы стать тайной, если бы в нем соединились материальная и духовная сторона пребывания во Христе и затем стало явным присутствие Бога в мире.

Однако, Станилоэ предпочитает говорить только о семи таинствах. Причину, по которой он ограничивается только семью таинствами, становится трудно понять, когда читаешь следующее определение:

Тайна совершается при встрече двух людей, которые через веру открылись Святому Духу, каковой пребывает и действует там, где Церковь, и эта встреча распространяется также на прямой контакт их тел или через посредство какого-то материального элемента. Однако, не материальные элементы, произнесенные слова или жесты сами по себе представляют тайну. Скорее, тайна пребывает в исполненной веры встрече двух людей под сенью Церкви, которая полна Святым Духом, и в телесном контакте двух людей, свидетельствовании их веры, которое они  передают в своих словах – как веры того, кто совершает тайну, так и того, кто ее принимает.

(Опыт Бога, том 5, стр. 2-3)

Это определение ни в коем случае не отвергает возможность еще одного таинства. Можно возразить, говоря, что таинства отличаются от других символических действий и жестов и что усыновление могло бы быть именно таким – еще одним символическим действием, получением благословения – но не таинством. Но тогда – какова роль таинств?

Станилоэ  присоединяется к консенсусу большинства Православных богословов, когда говорит, что роль таинства – помогать нам в достижении более тесного единения с Христом. Каждое таинство возвышает и укрепляет природу человека на пути к единению с Христом. Крещение готовит нас к жизни во Христе. Крещение изливает на нас дары Святого Духа, в Евхаристии мы соединяемся с самим Христом, покаяние помогает нам очиститься от  всяких ложных убеждений и неудовлетворенности. «Мы возвышаемся в нашей человеческой природе с духовной точки зрения так же, как Он удостаивает нас возвышением в Его человеческой природе. Нам нельзя пропускать различные стадии возвышения, которые присущи этой природе». (Опыт Бога, том 5, стр. 18-19)  

Трудность в том, что этот ответ не полностью оправдывает три других таинства, которые прямо не связаны с нашей жизнью во Христе: таинства брака, священства и помазания больных. Последнее можно попытаться как-то причислить к категории таинств, которые ведут к Христу, если мы будем понимать исцеление как определенную внутреннюю цельность, которую нужно восстановить у каждого человека, но это нельзя применить к первым двум.  Чтобы снять эту напряженность, Станилоэ делает различие между таинствами прямого единения с Христом и таинствами служения. Таинства брака и рукоположения попадают под эту категорию. Определяя брак как служение, Станилоэ говорит:

Большинство людей проживают полноту отношений в браке, актуализируя добродетели как плоды их сотрудничества с этой благодатью или как формы их консекрации в рамках этих непрерывных и глубоких отношений. И когда вступают в эти отношения, они приобретают определенное качество особой важности, которое определяет в положительном смысле все другие связи и отношения, которые имеет человек в обществе и которые брак умножает.

(Опыт Бога, том 5, стр. 168)

Разве нельзя этим высказываниям иметь такой же вес и в случае усыновления? Разве усыновление не актуализирует добродетель у тех, кто идет по этому пути? Разве не нужна благодать Божья таким отношениям, которые зиждятся на желании отдать себя совершенно незнакомому человеку? Что касается меня, на это трудно дать отрицательный ответ.

Немного найдется аргументов против того, чтобы добавить усыновление к перечню таинств. Для Православного богословия таинства являются частью обожествления. Они дают нам силу приблизиться к Богу и сделать любовь Бога к человечеству явной посредством наших действий.  И где еще может эта любовь проявиться более полно, чем в действиях, посредством которых мы приносим себя в жертву другим людям, которых мы не знаем, но которых учимся любить?

Вызывало бы некоторую иронию стремление обходить более высокое значение таинства ради символизма. Было бы нелепо и почти смешно цепляться за число, которое не является даже частью нашей религиозной принадлежности, но представляет собой  остаток от пребывания в «Вавилонском плену» у Западного богословия. Эта ирония приобрела бы еще более мрачный оттенок, если бы мы оставили без ответа открытые для объятья руки сирот и тех, кто открыл объятья, чтобы их принять без благодати, изливаемой в таинстве, только потому, что нас завораживает магия числа.

Петре Майкан является постодокторантом-исследователем в Лувенском католическом университете и членом-основателем Православного научно-исследовательского института Св. Иоанна Златоуста в Абердине, Шотландия. В настоящее время тема его  исследования – теология инвалидности, основное внимание уделяется связи между умственной отсталостью и совершенствованием человека как это понимается Православием.