Его Преподобие Доктор Джон Хриссавгис (Rev. Dr. John Chryssavgis)

Меня всегда восхищали ранние монахи и монахини, описанные в пустынной литературе. Не потому, что они обнаружили способы уйти от реальности уплаты налогов. Не только потому, что их слова действовали вдохновляюще и молитвы имели преобразующую силу. И не главным образом потому, что они устояли перед могуществом империи и выдержали испытание временем. Но потому, что их признали символами альтернативного варианта действий. В то время, как их идеал часто мифологизируется или романтизируется, даже во многих церковных кругах, подвергается манипулированию и эксплуатируется, он, тем не менее, остается символом ценности молчания. Делания меньше или «неделания» ничего. Отсутствия слов и неприметности. Моления вместо выпуска продукции. Совсем просто: символом  бытия.

В противоположность этому, глобальная пандемия коронавирусного заболевания 2019 года (COVID-19) помогла понять многое о приоритетах и слабостях общества – чрезвычайно сложного организма, с его переплетением политических, финансовых, образовательных и религиозных институтов и учреждений здравоохранения, которые  воздействуют на каждого человека в мире. Сегодня каждое из таких институтов и учреждений отчаянно пытается дать ответы на то, как восстановить жизнь и спасти мир такими, какими мы их знали. Никто не обладает иммунитетом, даже  «бессимптомные» люди – даже самые могущественные нации, самые надежные экономические системы и самые праведные верующие.

Здесь, в Америке, наши Православные иерархи во многом продемонстрировали   серьезный подход к руководству. Они прислушивались к научным исследованиям, придерживались указаний государства, выражали сострадание по отношению к своим приходам и конгрегациям. На уровне Ассамблеи епископов они проявили и выразили небывалую и исключительную солидарность, показывая  достойное восхищения чувство единства и важности момента, очевидно, отсутствующее в эти времена разногласий и разделения.

Но что если бы епископы не сказали ничего «религиозного», а только сосредоточились на служении своему народу? Что, если бы наши священники не сделали ничего “литургического», но только проявили абсолютное единение со своими прихожанами? Что, если бы я не написал эти строчки? Почему мы так боимся не просто не иметь правильных ответов, но не иметь вообще никаких ответов? Почему мы так упрямо обязываем наших верующих оставаться дома и смотреть прямые трансляции –когда  все специалисты объясняют, что они никак не могут заменить церковные службы– когда некая клерикальная уникальность или нечто иное вынуждает нас, духовенство, соблюдать букву закона?  Почему мы тратим так много усилий и времени, защищая безопасность и неподверженность порче Тела и Крови Христовых, вместо того, чтобы защищать безопасность и благополучие церкви как Тела и Крови Христова? Рухнула бы вся структура, если бы духовенство тоже было обязано пожертвовать чем-то в то время как их епископ назначил бы службу в одной или нескольких церквях?

Почему у нас вызывает такую неприязнь ценность молчания и спокойствия, сила молитвы и бездействия? Возможно, потому, что они неудобны и беспокойны. На деле, в пустыне отцы и матери признавали, что молчание и состояние бездействия вызывают чувство, схожее со смертью. Во время своей ежедневной прогулки я прохожу по кладбищу, которое находится неподалеку. Напоминание о смерти – это очень важный метод воздействия, каждодневное и осязаемое напоминание о несовершенстве. Проживание жизни во всей ее полноте приходит только тогда, когда мы сталкиваемся с наиважнейшими вопросами, а именно – бессмысленностью и смертью. Если мы хотим выйти из жизни закаленными и «отшлифованными», мы просто должны думать о смерти.  Вряд ли внушит чувство совершенства вид людей в домах для престарелых или людей, пораженными вирусом COVID-19, в больницах. И все же, большинство из нас склонны отрицать связь между смертью и покоем, вовлекаясь в вихрь активности –исступленного шопинга или панических хлопот– создавая видимость того, что смерть либо невероятна, либо невозможна, либо, по меньшей мере, находится под контролем. Вот почему я удивился, когда монахи на горе Афон объявили, что из-за эпидемии коронавируса они стали проводить всенощные бдения. Разве это не входит в их обязанность? 

В древности пустыня научила своих обитателей тому, что следует оставить в покое, и что продолжать делать – в конечном счете, как разделять что-то вместе со всеми, а не отделяться. «Сидеть в келье» было для них равносильно «самоизоляции» и «социальному дистанцированию». Именно там они узнали, как даже предписываемые религиозные и ритуальные приоритеты могут стать предлогом для того, чтобы избежать внутренней работы своего сердца. Именно там они обнаружили, как близость и общение закладываются в молчании и несуетности. Именно там они поняли и приняли свои духовные искушения и беспокойства – и то, что они должны перестать защищать или оправдывать себя и перестать осуждать или обвинять других.

Люди гадали, как мы можем отмечать Пасху в этом году. В Синайской пустыне один отшельник говорил о «малом воскресении перед конечным воскресением». Возможно, наша битва с новым коронавирусом соответствует «малой смерти» перед тем, как окончательно упадет занавес. Молчание и бездействие напоминают тот момент, когда сцена из фильма застывает, и мы спрашиваем себя: кого мы кормили, кого одевали, к кому ходили? Когда у меня была возможность, как я откликнулся, отреагировал, или  что сделал в ответ? Молчание и спокойсьвие представляют единственную возможность  разобраться в себе, разобраться с внешними обязательствами и с государственными предписаниями. И в каждый момент такого разбирательства будет ли самым большим нашим горем то, что нам не удалось сходить в церковь?  Сила воскресения – это не слово победного ликования, но изображение пустой могилы. Молчание и спокойствие отражают ценность понятия «ничего», обнаруживая, что ничего не может быть важнее, чем то, как мы заботимся, как мы внимательны к «нашим меньшим братьям». Это навыки, при помощи которых мы признаем: то, что происходит в мире (и в мире других) имеет значение. И это уже что-то.  

Его Преподобие Доктор Джон Криссавгис – диакон Греческой Православной архидиецезии Америки.